Охота на ясновидца - Страница 25


К оглавлению

25

Свет погас, но я непостижимым образом прекрасно все видел, как кошка. Чего нельзя было сказать о моем защитнике. Присев у стены и контролируя локтем опору, он бесшумно стал передвигаться на корточках в дальний угол гаража. Стараясь перебегать от одной опоры к другой. Видимо он тоже понимал, что враг видит в темноте.

Кстати, мой телохранитель был единственным, в чьи чувства и мысли я не проникал даже на йоту. Чего нельзя было сказать о разозленной киллерше. Я отлично понимал каждый ее шаг. В эту минуту она все еще оставалась на месте, у стены, у электрощитка, давая глазам возможность привыкнуть к мертво-зеленому мерцанию, с каким прибор озирал пространство. Несмотря на пожар злобы в сердце, — я чувствовал, — она колебалась между жаждой мести и желанием бежать: вверх по лестнице, до конца коридора, затем в кассовый зал, оттуда на перрон, смешаться с толпой, выйти к автостоянке и бегом к «БМВ» цвета сырого асфальта… «Ты же осталась одна, Марс поймет!»

С другой стороны она убеждала себя: «Ты его сделаешь, сделаешь!»

Первый осторожный шаг в темноте.

Второй.

В поле зрения —фосфорические контуры подземелья: опорные столбы, контуры машин, стеллажи, где она прячется, сука позорная! Ага! Вот он — ну и дурила, стоит совершенно открыто, даже оружие держит рылом в пол! Огонь! Все пули в голову!

Я вижу, что киллерша попалась на удочку — она открыла огонь из автомата в тело мосластого бандюги, которого хитрец подвесил на пожарном рукаве у стены. Мертвое тело мотается от адских ударов, пляшет, как паяц на веревочках. Баба не может ничего понять и, выплевав весь рожок дотла, до последней пули, выдала свое местонахождение. И смерть тут же взрывается смехом, светом, ревом и хохотом. Оседлав мотоцикл, поставленный у стены, — допотопный массивный «Иж» — мой страж врубает на полную мощность свет одноглазого фонаря, и вертит фарой пока не находит лучом света мишень — киллерша вставляет новый рожок! — и дает полный газ, и пускает чудовище рывками вперед. Он что спятил?! До нее по прямой не меньше ста метров! Эй, идиот, тебя превратят в решето!

Казалось бы отчаяный глупец обречен, обе руки заняты рукоятками мотоцикла, свет фары выдает направление стрельбы, грудь и голова абсолютно открыты для шквального автоматного поражения. Но смерть настигает не его, а автоматчицу. И я знаю почему. С самого детства ее преследовал один и тот же жуткий сон: летний безоблачный день, страшный уже тем, что вокруг не видно ни одной тени. Словно предметы забыли, что тень надо отбрасывать. И ей снится, что она — девочка — едет одна на велосипеде по самой середине пустого шоссе. Ей самой лет десять, но велосипед под ней удивительно маленький, совершенно детский, детсадовский и на трех колесах, и ей ужасно неловко сидеть на крошечном сидении в форме сердечка и, выламывая ноги, крутить пе-дальки, задевая коленками свое же лицо. Внезапно впереди, на пустом шоссе, появляется зловещий черный мотоцикл с черным мотоциклистом и светит он лучом черного света. Девочка начинает звать на помощь. А мотоцикл все ближе и ближе. А черный луч света ужасен. Все, что попадает в его тень, тут же навсегда исчезает из глаз. Вот он озаряет дерево и оно превращается в чернильную яму. Вот луч слизывает разделительную полосу на дороге. Спящая с ужасом смотрит на свои руки — от них остались лишь два инвалидских обрубка — ни ладошек, ни пальцев! И ног тоже нет. И велосипеда. Она — безобразным обрубком — висит в воздухе невысоко над горячим, летним асфальтом, и только ветерок шевелит ее легкие льняные волосы. И она истошно кричит. Кричит и просыпается, но не в постели, а в темноте мрачного подземного гаража, где голова ее окольцована металлическим обручем, а в слабых руках тяжеленный предмет из железа, причем одна из рук страшно болит и ноет: там в кисти зияет кровавая дырка. Шатаясь от непосильной ноши, все еще спящая девочка, бросает на пол автомат, и пытается заслониться руками от налетающей огненной фары черного мотоцикла…

Внезапно боль в руке исчезает — дальше тишина.

Я вижу, как спрыгнув с мотоцикла безумным прыжком Тарзана, мой страж направил пустую машину в автоматчицу, и тяжелое ревущее чудище, сбив киллершу с ног, вбивает тело в стену с такой силой, что мозг из расколотой головы прилипает к стене и висит так две-три секунды пока не начинает сползать по кирпичной кладке как голая сизая черепаха, с которой дьявол сорвал панцирь.

Воспоминание о сне убило ее, автоматчица не смогла ни вставить рожок, ни поднять ствол, ни нажать на курок.

Посвистывая сквозь зубы, виртуозно вышивая в темноте мелодию из оперы Мейербера «Гугеноты», телохранитель вставляет в рот сигарету, чиркает зажигалкой… я невольно ожидаю черт знает чего, как в поезде, рывок злобы и кожа сдернута с черепа, как тряпичная маска… кстати, откуда я знаю классическую музыку?

Одна затяжка, вторая, мой ангел-хранитель доволен собой, насмешничая он поплевывает на руки, но я знаю — он обречен, он черезчур уверен в удаче, он наслаждается чернотой бойни, где остывает кровь в жилах восьми тел. Вместо того, чтобы молиться судьбе, он ласкает оружие. Я смутно проникаю в рисунок рока и чувствую, что нельзя насвистывать над кровью! Нельзя неосторожно плеваться такими фразами как: «Меня убьет только мертвый!» Мертвецов вокруг слишком много, они не погребены, воздух еще бродит в кровавых пещерах черепов и колышит занавески задернутых век. Берегись, пересмешник!

Я хочу окликнуть его в темноте. Предостеречь.

Но страх сковывает губы.

Я замечаю, что тело мертвой Ирмы балансирует на краю ремонтной щели в бетонном полу. Ее задело колесом мотоцикла и сейчас покойница колышется на кромке, как чашечка весов. В мертвой руке Ирмы по-прежнему стиснут судорогой костенеющих сухожилий вороной пистолет — скорозарядный «Магнум» 38 калибра — он жаждет удивительных совпадений.

25