Охота на ясновидца - Страница 37

— Но там была масса всяческой белизны! Салат из креветок, крабы, а анчоусы? помнишь! ты хотела подцепить анчоус?

— У креветок белизна какая-то теплая, а крабы отливают красным. Анчоус я тоже помню. Да, ты прав, я чуть не изменила контрастным тонам. Но эти мертвые рыбки. Или миноги, а устрицы — все это дохлое, приконченное к столу. А мне не хотелось видеть на тарелке ничего убитого. Хотелось чего-то геометрического, нейтрального. Всю ночь я ходила в трико Арлекина и хотелось такого арлекинского ужина: чтобы ромбики, кружочки, шарики, как у меня на носу. Я и выкладывала все клоунской рожицей: маслины — это глаза, слива — нос, полоска севрюги — набеленый гримом белый лоб клоуна. Мне было грустно. Три года я была клоунессой. И вдруг превратилась в твою богатую свинку… мои друзья остались в Праге. Я забыла публику. В общем, я больше играла тогда, чем закусывала. И шампиньонник взяла лишь потому, что он похож на шарик из жвачки, какой клоун выдувает из губ для смеха.

— Это не объяснение. Ты была в абсолютной ловушке! А конфеты? Как из огромной шикарной коробки шоколадных трюфелей, где было сто конфет. Сто, Элиза, сто! И все отравлены, кроме одной единственной конфеты. Как выбрать именно ее? Третью слева. В среднем ряду.

— Наверное, ты всунул ее неаккуратно. Вместе с Гримсби, чтоб он горел в аду! Ты нашпиговал все сто конфет. Так?

— Да. Так

— Затем одну вынул. В незаметном на твой взгляд местечке и взял трюфель из другой коробки. Так? И поставил ее на свободное место. Правильно?

— Да. Но это была точно такая же конфета. Из такой же коробки.

— Но ты нервничал. Ты поставил на карту мою жизнь. И еще не знал — будешь ли кричать в последний момент: Элиза, берегись!

— Перестань…

— А нервничая, ты посадил конфету не до конца, она чуть-чуть торчала из ряда. В белой бумажной розочке. То есть из самой незаметной, она превратилась в единственную, которую зацепил глаз: ага! эта конфетка высунулась, ее будет поудобнее взять. Она сама просится в рот. Хорошая конфетка! Иди ко мне! Меня разбирал нервный смех.

— Ты забыл, что я эту конфетку разделила пополам, Марс? И половинку впихнула тебе в рот. Мы сыграем в ящик только вместе!

Но Марсу было не до смеха. Он хотел научиться тому же, что и я — обходить смертельные ловушки. В его опасной жизни, это было бы шансом уйти от гибели.

— Такое везение ненормально, Элиза! Пойми, меня это пугает. А твои ответы — сплошная поэзия. Я подбирала цвета! Я искала контрасты! Хотела белого цвета… черные перчатки к атласному платью! Но на столе было до чертиков этого белого цвета — та же осетрина, или фаршированное икрой яйцо. Снаружи оно абсолютно белое. И круглое. Клоунское. У тебя было два сменных шарика в ту ночь. Один красный, другой белый… не знаю. Ничего не понимаю — он перевел дыхание:

— Ты бестия удачи, Элиза. Великая сука фарта! — и он поцеловал мои руки.

Он чувствовал, что я не договариваю и правильно чувствовал.

Я говорила чистую правду, но не всю. После того как он поднял на смех мои объяснения выигрыша в баккара, я не хотела снова стать объектом насмешки, раз. Кроме того, решила не посвящать его только в одну тайну — в мои детские гадания по заветной книжке сказок, которую я до сих пор таскала с собой, как амулет. Так вот, когда мы приехали в Лондон, и на квартире Марс представил мне слугу и назвал его имя, я насторожилась. Гримсби? Где-то я уже слышала это имя, и при плохих обстоятельствах. Тем более, что рожа у него была английской рыжей гориллы. Гримсби! А ночью я вспомнила, ну как же, в моей книжке сказок Перро, надорванные иллюстрации подклеены с изнанки страницами из рассказа Конан Дой-ла о Шерлоке Холмсе, о змее, которой отвратный гад доктор Гримсби Ройлот убил сначала старшую сестру, а затем задумал смерть младшей. Я полезла в свою заветную сумочку за книжкой, чтобы погадать насчет этого гадкого Гримсби… Как давно я не брала тебя в руки, подружка. Я расцеловала красную обложку из дрянного картона и, раскрыв страницы, ткнула, зажмурившись, пальцем в текст. Но угодила в рисунок, там где нарисован кот в сапогах в замке людоеда. Кот, сняв шляпу входит в зал, где за огромным столом обедает людоедина. Он сидит в страшном кресле, спинка которого украшена головой грифа с выпученными глазами. Вокруг людоеда слуги… Так вот, мой палец угодил прямо в кошмарное блюдо, на котором среди зелени и пряностей лежало три, нет четыре, маленьких заживо сваренных девочки. Боже! Как это понимать? Я решила, что первый раз не считается, хотя всегда очень строга — поглядеть в будущее можно только один раз — и снова, захлопнув книжку, вслепую открыла страницы, ткнула пальцем, прижала его попрочнее к бумаге, чтобы не сдвинуться с найденной строчки, открыла глаза: вот те на! палец снова уткнулся в тот же самый рисунок, только уже не в жуткое блюдо, а в красивого юношу, стоящего за спинкой кресла. Он лил из кувшина вино в гигантский бокал людоеда. Он нисколько не походил на нашего Гримсби, но он был именно слуга. А я спрашивала о том, насколько опасен для меня слуга по имени Тримсби! Я долго думала над смыслом ответа и разгадала его так: да, слуга очень опасен! Берегись его, Лизок, он прислуживает людоеду, который пожирает маленьких, глупых как ты девочек. Уж не о Марсе ли идет речь? Берегись слуги, продолжала шептать моя заветная книжка, в тот момент, когда он будет накрывать стол и прислуживать за обедом.

Поэтому я была все время настороже именно по поводу пищи!

И когда увидела тот странный стол, сервированный Гримсби, сразу тайно насторожилась: тут скрыта опасность! И подумала о яде, но подумала неуверенно, неясно и скорее нехотя, чем сознательно, стала выискивать среди закусок все белоснежное, прозрачное. Я подсознательно думала, что яд обязательно окрасит пищу чем-нибудь синим, красным или фиолетовым. И черное брала с опаской. Да, я рисковала, но тот кто не рискует, никогда не выигрывает.